В советской средней школе нас учили, что революций было три – незавершенная 1905 года, февральская буржуазно-демократическая 1917 года и Великая Октябрьская социалистическая 1917 года. И учили правильно. Октябрьская действительно была Великой – по масштабам и влиянию на мировой процесс. Ненавистники Октября называют ее "переворотом", или, чтобы еще страшнее, "большевицким переворотом", но "переворот" - всего лишь русский перевод латинского термина "револютио", который и означает, в свою очередь, "переворот". Но в русском языке "революция" всё-таки главнее, чем "переворот".
Для нашей страны и февральский переворот тоже заслуживает звания "революции", хоть и с маленькой буквы. Всё-таки закончилось правление 300-летней династии, а вскоре и сама страна перестала быть 1000-летней монархией и стала республикой – хоть и в августе 17-го, но тоже в ходе Февраля.
Но это всё терминология и нумерология, а что же являлось сутью тех событий? Классовый анализ общественных явлений – это вовсе не прерогатива советской науки, без него в той или иной степени не обходилась ни одна историческая работа 19-го и начала 20-го века. И хотя "5 ступеней развития общества" числятся за Карлом Марксом, появились они не на пустом месте.
Переход от феодализма (хотя бы и в форме абсолютистской монархии) к буржуазно-демократическому государству (хотя бы в форме конституционной монархии) считался тогда прогрессом почти всеми и почти везде. Но марксизм утверждал, что на этом преобразование общества не остановится: буржуазия также потеряет власть в пользу пролетариата, и производство будет окончательно обобществлено, что приведет также и к отмиранию государства (как аппарата подавления одними классами – других классов).
В этом сила учения Маркса – оно предлагает перспективу построения справедливого общества – но в этом и его слабость. Ведь такой переворот – только гипотеза, которая не была к началу 20-го века доказана практически.
Для России ситуация для марксистов осложнялась тем, что Россия считалась отсталой страной, отсталой в том числе и в степени общественного развития. Европейские страны уже прошли этап буржуазных революций – Англия в 17-м веке, Франция в 18-м. Даже внешне абсолютистские монархии Германии и Австро-Венгрии были уже буржуазно-демократическими государствами, а вот Россия – вполне согласно с учением о передовых и отсталых странах – оставалась настоящей монархией.
Вот это самый важный момент для революционеров-марксистов: 5-ступенчатая схема Маркса (первобытная община – рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм) – автоматически делила страны и общества на передовые и отсталые. Ведь все общества должны были пройти эту "лестницу", а если кто-то "застрял" в феодализме, то он - отсталый, должен догонять. И из этой концепции следовало железное правило: к коммунизму должны сначала перейти передовые нации – англичане, в крайнем случае, французы. А потом уже – остальные. Это даже отчасти подтвердилось, хоть и в малом масштабе, в Парижской Коммуне 1870 года.
Вот поэтому-то русские марксисты-революционеры были, по сравнению с прочими русскими революционерами и даже социалистами, самой бесперспективной партией. Все другие ожидали скорого результата своей борьбы – или свержения царизма, или земельной реформы, или даже социалистического переворота, а марксисты ждали сначала буржуазной революции, а уж потом только… и было в этом что-то неприятное. Получалось, что по марксистской науке русским рабочим и крестьянам полагалось сначала класть головы, только чтобы капиталисты получили политическую власть. Ну не буржуи же пойдут на баррикады!
Современное русское общество уже плохо представляет себе реалии столетней давности. Идея социализма на самом деле не была изобретением большевиков. В той или иной степени эту идею исповедовали почти все политические течения того времени, даже несоциалистические; а вот капитализм был крайне непопулярен даже у буржуазной интеллигенции, как ни странно; и меры по защите русского капитализма, предпринимаемые царями, критиковались; даже великому Менделееву приходилось оправдываться. Не как химику и метрологу, а как теоретику и практику протекционизма – экономической политики, направленной на развитие капитализма в России.
Вот поэтому социалистические партии в России были сильны, но марксисты были малозаметны. К тому же они ориентировались на фабрично-заводской пролетариат, а за развитием капитализма в деревне хоть и следили, но не имели даже партийной программы для сельского хозяйства. Вдобавок не все марксисты были революционерами. Некоторые (особенно ученые, профессура) приняли марксизм как средство научного анализа общественных явлений, некоторые надеялись на объективный ход событий, так сказать, "марксистскую судьбу" - дескать, если учение Маркса верно, то общество само эволюционирует в коммунистическое.
Таким образом, революционные марксисты были в России не просто в меньшинстве – они были в меньшинстве и среди политически активной части общества, даже тех, кто признавал правоту Маркса. Ну и вспомним, наконец, что "русские революционные марксисты" - это большевики.
На что же рассчитывали гораздо более влиятельные и многочисленные русские социалисты-немарксисты? Они прекрасно знали схему Маркса (не надо считать русских революционеров невежественными людьми – как правило, они были умнее и образованней среднего русского интеллигента). Некоторые были даже знакомы с Марксом и спорили с ним. И они даже отчасти эту схему признавали. Но – и это самое существенное – считали ее применимой лишь ограниченно, только для конкретных условий Западной Европы. Они считали, что особые условия России дают возможность прямого перехода к коммунизму, минуя долгий и кровавый путь развития капитализма. А то, что путь капитализма кровав, европейцы знали и по колониальной истории, и по истории социальных конфликтов Европы, и, как окончательный аргумент – по ужасной трагедии Первой мировой войны, ответственность за которую ни на кого, кроме капитализма, возложить было нельзя.
Русские эсеры (социалисты-революционеры), а ранее – народники - рассчитывали на особый исторический путь русского государства. Они считали, что Россия обладает уникальными особенностями, которые выделяют ее из "Марксовой последовательности", и рассчитывали на стихийные социалистические настроения русского народа. Которые есть, кстати, сейчас, но были и тогда, и это очень интересная история, хотя и, на первый взгляд, терминологическая.
Мы, например, обычно не задумываемся, а как же звучит термин "первобытно-общинный строй" на языке оригинала? Ведь слова "община" ни в английском, ни в немецком нет. Есть слово "коммуна". Именно так: Маркс имел в виду первобытный коммунистический строй. Причем речь тут идет не о питекантропах и даже не об охотниках каменного века – а о людях, освоивших уже земледелие и от нас практически не отличавшихся, хотя и не знавших еще промышленности. Идея Маркса состояла в том, что человек – стихийный коммунист, тысячи лет живший в условиях общественной собственности на средства производства, на некоторое время отклонился от естественного своего состояния, но в будущем вернется к нему, завершив виток исторической спирали; вернется уже на новом, высоком уровне, обогащенный достижениями науки и техники.
Проблема была только в том, что воспроизвести эту самую исконную, первичную коммуну в 19 веке не получалось. Попытки такие были, но не совсем успешные. Главное, облик этой земледельческой коммуны был всё-таки неясен. Брать в качестве образца традиционные общества "отсталых народцев" европейцам не хотелось. И вот уже после написания первых своих трудов классики марксизма с изумлением узнали, что такая коммуна существует, и совсем недалеко. Более того, выходцы из этих коммун время от времени массами проходили мимо образованных европейцев, одетые в зеленые солдатские мундиры. Называлась эта коммуна "obshсhina".
Просвещенная Европа только в середине 19 века открыла для себя этот основополагающий камень в фундаменте русского государства. Настоящая, жизнеспособная коммуна, с демократическим устройством и общественной собственностью на основные средства производства, встроенная в структуру абсолютистского государства и снабжающее это государство финансами, продовольствием и солдатами. Попутно также выяснилось, что крестьянской частной собственности на землю в России не было на протяжении всей истории, вплоть до столыпинских реформ, за очень незначительными исключениями, типа однодворцев. Земля была либо у помещика, либо у общины.
Почему в отечественной литературе общинное устройство русской деревни не называлось "коммунистическим", каковым оно было в действительности – отдельный вопрос.
Тема отношения русских партий к общине – тема отдельная, небольшой обзор был сделан библиографом Рубакиным в 10-х годах 20-го века, и там определенно замечено, что российские социал-демократы, а в частности Ленин, относятся к общине положительно, но считают, что она не доживет до момента социалистического переустройства России.
То есть основной теоретический вопрос, который имел жизненную важность для революционеров (повторюсь – почти все политически активные русские тогда были революционерами): действуют ли для России общие правила, верные по крайней мере для Европы, или Россия обладает уникальными особенностями, из-за которых она пойдет собственным путем? И что это за путь?
Что же изменилось к апрелю 1917 года, когда вернувшийся из эмиграции Ленин, к изумлению даже многих членов партии, выступил, по сути, с программой новой, социалистической революции, несмотря на то, что буржуазная революция только-только произошла и еще далеко не завершилась? Вот это самый интересный, на мой взгляд, вопрос всей дореволюционной истории России. На каком этапе и почему Ленин изменил свои взгляды на схему Маркса? Что заставило его признать, что Россия – страна уникальная, и что переход к социализму в ней возможен "вне очереди"?
И это был не один Ленин – показателем является тезис о "возможности построения социализма в отдельно взятой стране". Его придерживался, как можно догадаться, Сталин, как и многие члены партии. Но даже не всё руководство РКП(б) – после смерти Ленина Сталину пришлось обставлять идею оговорками, типа "но окончательная победа возможна только после победы революции хотя бы в Германии". Как бы узнать, что подвигло Ленина на идею обойти схему Маркса?
К счастью, об этом написал сам Ленин задолго до революции, в работе "Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-демократов". В полемике с тогдашними народниками, с одним из наиболее известных и влиятельных на тот момент Н.К. Михайловским, Ленин совершенно определенно высказал уверенность в том, что и Россия движется по магистральному пути развития общества, т.е. по капиталистическому пути. Но при этом – и также определенно – не просто отрицал безусловную применимость марксовой схемы к России – он еще по сути обвинил Михайловского в политической нечистоплотности. По мнению Ленина, схема Маркса не является догмой, а публицисты-народники приписывают русским марксистам то, в чём они неповинны:
"Марксисты исповедуют непреложность абстрактной исторической схемы"!! (А.П. - это Пенин цитируют тогдашних народников). Да ведь это же сплошная ложь и выдумка! Ни один из марксистов нигде и никогда не аргументировал, таким образом, что в России "должен быть" капитализм, "потому что" он был на Западе и т. д. Ни один из марксистов никогда не видел в теории Маркса какой-нибудь общеобязательной философско-исторической схемы, чего-нибудь большего, чем объяснение такой-то общественно-экономической формации. …Никогда ни один марксист не основывал своих социал-демократических воззрений на чем-нибудь ином, как на соответствии ее с действительностью и историей данных, т. е. русских, общественно-экономических отношений, да и не мог основывать, потому что это требование от теории совершенно ясно и определенно заявлено и положено во главу угла всего учения самим основателем "марксизма" Марксом".
Такое заявление для нас, бывших учеников советской средней школы, выглядит довольно неожиданным. Хотя ленинская работа входила в корпус изучаемых, именно на этом положении акцент не делался, и я не помню, чтобы он подробно разъяснялся, а вот "схему Маркса" мы все отлично помним. Но почему же Ленин решился "поправить Маркса", и можно ли после этого считать его убежденным марксистом? И вот эти обвинения, эта моральная позиция – если Ленин противостоит "схеме Маркса", а народник Михайловский стоит за неё – то кто тут, собственно, марксист?
В истории есть место иронии. В данном случае ирония заключается в том, что сам Маркс говорил о своей схеме с самими русскими, хотя ему не пришлось общаться с Лениным. И более того, он довел свою позицию лично до того самого Михайловского! И писал Маркс именно по поводу приписываемой Марксу абсолютизации его схемы. Речь об известном письме в редакцию "Отечественных записок" - ответе на статью Михайловского:
"Ему [Н.К.Михайловскому] непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, — для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека. Но я прошу у него извинения. Это было бы одновременно и слишком лестно и слишком постыдно для меня".
В своем обычном трудновоспроизводимом стиле ("кто ясно мыслит – ясно излагает") Маркс объяснил, что схема его применима лишь к Западной Европе и вообще является лишь иллюстрацией его социологического метода, частным случаем, и что для России анализ русского общества революционерам придется делать самостоятельно.
Так что обвинения Ленина в адрес "легальных народников" были основательны.
Но на что же сделали ставку революционные марксисты в стране, в которой рабочий класс был слаб, а крестьянство не было революционно настроено, что ясно доказали десятилетия самоотверженной работы тех же народников? Могли ли они рассчитывать на ту маловероятную цепь событий, которые случились в реальности – на катастрофическую для царизма русско-японскую войну, лишившую монархию в глазах общества авторитета; на крайне неразумную политику буржуазных политиков, совсем ненадолго оказавшихся хозяевами огромной страны?
Точного ответа мы пока не знаем. К сожалению, вторая часть упомянутой работы ("Что такое друзья народа…"), в которой излагались экономические взгляды русских социал-демократов, так пока до сих пор и не найдена. Но в истории Революции есть один непреложный факт, который, по-моему, бросает свет на многое. Россия 1917 года была страной, в которой одновременно существовали две легитимных системы власти – система парламентской демократии и система Советов. Большевики сделали ставку на Советы. Это трудно объяснить причинами тактическими.
В начале 1917 года большевики не обладали какими-то сильными позициями в Советах, по сравнению с парламентом. Тем не менее они не стали бороться за большинство в парламенте, воспользовавшись открывшимися возможностями для политической борьбы. Можно предположить, что Ленин и его товарищи просто считали Советы более жизнеспособной формой государственной власти. Во всяком случае, в ходе гражданской войны эта жизнеспособность была подтверждена – и поражением остатков парламентаризма в форме Комуча, и использованием лозунга "За Советы без коммунистов" врагами Советской власти.
Так почему большевики с самого начала обратили внимание на эту своеобразную форму власти, созданную самими рабочими, напомним, по прямому указанию властей (так!) во время забастовки иваново-вознесенских ткачей и даже, по слухам, одобренную царем? В последние годы некоторые исследователи русской истории, причем зарубежные, обратили внимание на генезис этого русского феномена – Советов депутатов. Феномена важнейшего (вспомним прозвище нашей страны, данное ее врагами – "Совдепия"). Выдвигается версия, вполне очевидная – успех советской системы базируется на социальной психологии русского населения, и в том числе – рабочих. Версия выглядит разумной.
Кто такие русские фабрично-заводские рабочие начала 20 века? Вчерашние крестьяне, обычно не порвавшие связи с деревней, а значит и с общиной. А что такое община? Коллективная собственность на основные средства производства (землю в первую очередь, но не только), это демократическое решение хозяйственных вопросов – при невмешательстве в личную и семейную жизнь.
Социалистическое переустройство городской промышленной жизни, предлагавшееся социал-демократами, не противоречило такому укладу и соответствовало базовым жизненным принципам русского общинника (повторюсь – в европейских языках "общинник" – "коммунист", "коммунеро" и т.п.).
Русские марксисты учитывали сложность положения русской общины того времени, и особенно то, что она находилась в процессе разложения. Ведь в предыдущие десятилетия правительство пыталось общину разрушить, через поощрение капиталистических элементов, которые основывали процесс первичного накопления на эксплуатации своих же соседей-общинников. Это вылилось в известные события коллективизации и "головокружения от успехов", а также в гораздо менее известные события, связанные с про-большевистской системой комбедов в период их политической борьбы с левыми эсерами.
Слишком велик соблазн объяснить построение социализма в нашей стране общинным характером России, чтобы ему не поддаться. Получается, что путь социализма в России оказался не прямым – он не вырос из общины, а унаследовал общинную психологию через отдельных общинников, ставших рабочими. Рассчитывал ли именно на это Ленин – хорошо бы выяснить хотя бы спустя век после Революции. Почему для объяснения лидерства России в социалистическом переустройстве в советское время использовались разные объяснения (в основном – "слабость капитализма"), но не общинный характер русского населения? Это тоже загадка. Как, каким образом в советскую систему образования проникли идеи и антиленинские, и антимарксистские, причем в качестве основополагающих? Вот уж тайна из тайн!
Всё это вопросы истории. Для нас важность уроков Октября в их приложимости в настоящему и будущему. Итак, что же ожидает Россию? Уж очень пророческими выглядят слова Маркса, высказанные в далеком 1877 году: "Впрочем, так как я не люблю оставлять "места для догадок", я выскажусь без обиняков. Чтобы иметь возможность со знанием дела судить об экономическом развитии России, я изучил русский язык и затем в течение долгих лет изучал официальные и другие издания, имеющие отношение к этому предмету. Я пришел к такому выводу. Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя".
Россия воспользовалась "наилучшим случаем" в 1917 году – и упустила его в 1991-м. Возможно ли возвращение к нему когда-то впоследствии? Ведь общины, даже в форме колхозного строя, уже давно нет.
Социальная психология – наука не точная. Нельзя поставить в лаборатории чистый социально-психологический эксперимент. Возможно ли в новых условиях построение нового социализма в России, возьмет ли общество в свои руки власть над основными средствами производства и использует ли их в своих интересах, а не в интересах отдельных представителей очень малочисленного класса? Сохранилась ли психология общины-коммуны или граждане России окончательно превратились в членов "гражданского общества"? Или последний шанс был уже использован, и Фортуна больше не предоставит случая?
Этого мы не знаем, а жаль, хотелось бы знать.
Андрей Паршев, км.ру