По ряду причин в 2022 году дискуссии об образе будущего для России проводятся интенсивно и на разных уровнях, символично, что в этом году мы отметим столетие создания Советского Союза, который своё будущее представлял довольно чётко. И вот сегодня предстоит решить — какое завтра мы создали? Сам Владимир Путин в своих речах, в частности, на Валдае, много и увлеченно говорил на эти метафизические темы поиска русского пути, но, как замечает историк, футуролог и публицист Сергей Переслегин, обсуждая в целом поиск идеологии в России, у нас обычно проговаривают, чего мы не хотим (от трансгендеров до мира без России), но не указывают, а к чему, собственно, стремимся.
К концу года поиски "особого пути" усилились. В Сочи прошла конференция "ДНК России", а под руководством чиновника Администрации президента появилась научная статья, которая должна дать старт дискуссии о восприятии базовых ценностей в стране. В ней были предложены метафорические концепции: тут и "государство-пирожок", и "государство-магнит среднего размера", и сожжённый том "Мёртвых душ", и страна как "Жар-птица".
Не слишком ли мы уходим в метафоры, и чего в наше неопределённое время люди сами ждут от властей — может, более чёткого будущего, чем "Жар-птица" и "пирожок"? Ещё один вопрос заключается в том, что разве новый образ не должна рисовать новая элита? Так кто будет создавать образ будущего, ждут ли элиту репрессии и опричнина 2.0 и каким наше будущее видится в других странах — всё это мы обсудили в беседе с Сергеем Переслегиным.
— Сегодня обсуждается на разных уровнях будущее России. Недавно в Екатеринбурге историки в рамках форума "История для будущего" говорили о том, что империя — это единственная возможная форма для существования нашего государства. Вы с этим можете согласиться?
— Здесь важно сделать одно уточнение: не так много слов, у которых больше значений, чем у термина "империя". Прежде всего, есть значение этого слова у Аристотеля, он полагал империю единством непохожих, форматом организации разнородных культур в единую систему, и это очень хорошее определение, оно до сих пор работает. Я в своё время определил империю как способ сосуществования на одной территории более, чем одного культурного кода.
То есть империя — это способ управления, способ организации пространства, способ организации народа, который способен работать с рядом разных культурных кодов одновременно. Здесь надо сказать, что держава на себе удерживает один культурный код, а зависимое государство не удерживает даже одного, своего собственного. Есть и ещё одно определение империи, которое я люблю больше всего, хотя, по сути своей, это рационализация того, что когда-то писал Редьярд Киплинг, а у него есть известное стихотворение, точнее, маленькая поэма, посвященная Великобритании, и там есть такие строки: "За империю всех империй, за карту, что вширь растет". И в этом определении империя — это формат организации, у которого положительная производная к любому времени, по любым её границам.
Любые границы — географические, культурные, научные, социальные — в этой империи постоянно раздвигаются. Это растущее образование, образование, которое двигается во всех возможных пространствах, уменьшая тем самым свою энтропию. С этой точки зрения, российская будущность имперская, просто потому, что столь большой территорией, которую Россия имеет уже сейчас, невозможно управлять, находясь в любой другой парадигме, например, в парадигме державы. Можно даже сказать, и это будет довольно точно, что одна из проблем, в конечном итоге вызвавших конфликт России и Украины, была связана с тем, что после распада Советского Союза Россия получила значительную часть сложности бывшего Союза, но и Украина получила больше сложности, чем она могла на тот момент времени вынести.
Украина тоже должна была создавать что-то типа имперской конструкции, способность удерживать на своей территории и русский культурный код, и отличный от него украинский, возможно, ещё некоторые конструкты. Украина должна была работать с очень сложными городами — русским практически Донбассом, наполовину русским Харьковом, ни на кого не похожей Одессой — она всегда была "своя собственная", с Николаевом, Днепропетровском, городом воинской славы, причём российской воинской славы — Севастополем, украинским Киевом, который при этом ещё и "мать городов русских". Чрезвычайно сложная система городов требовала от украинского руководства чрезвычайно сложной политики.
Украина не смогла эту политику построить и была вынуждена начинать расчеловечивание представителей других культурных кодов, дабы упростить свою страну до того уровня, который позволил бы ей управлять, но это вызвало вполне понятный протест на этих территориях, и на этот вполне понятный протест Россия вынуждена была реагировать. С этой точки зрения, не всё так просто, империя — это ведь не просто способ управления или даже способ существования, империя — это определённый вызов, и далеко не всякий этнос может работать с империей.
— В этом году часто говорится, что у нас будущее какое-то "новое", не то, что было, разве образ будущего не должна рисовать новая элита?
— А всё очень интересно, дело в том, что элит в мире довольно много, и в каждой стране они регулярно меняются, а если вы посмотрите, сколько в мире создано "образов будущего", то вы выясните, что их совсем немного, не наберётся и двух десятков. Вообще-то, образ будущего предполагает довольно много, он предполагает новый исследовательский подход, новое представление о том, что есть история, что есть развитие, каким образом происходит изменение в этом мире, каким будущее в принципе может быть и какое из этих будущих нас устраивает.
При этом, заметим, что те, кто создаёт этот образ будущего, совсем не обязан принадлежать к элите. Образ экологического кризиса создавался группой Форрестера и Медоуза, которые вообще никакого отношения к элитам не имели, и даже считаю, что этот образ внедрил в общественное сознание концерн "Оливетти" через клуб Аурелио Печчеи, это всё равно не столько элита того времени, сколько контр- или пара-элита.
Поэтому, я бы выразился чуть по-другому: человек, который создал образ будущего, или группа людей, они через какое-то время становятся элитой, но совершенно не обязаны к ней изначально принадлежать. Таких ситуаций, когда именно элита создавала образ будущего, очень немного.
Если говорить конкретно о России, то Россия — это всегда четыре элитарные группы: московская элита и соответственно лондонская контрэлита, региональная элита и региональные контрэлиты. На самом деле, мы обычно говорим так: элита имеет свой проект и средства к его реализации, контрэлита имеет свой проект, но не имеет средств к его реализации, антиэлита не имеет проекта, но рефлексирует из-за существования элитарного проекта и не желает, чтобы этот проект был реализован. Не-элиты не имеют своего проекта и не рефлексируют чужие проекты.
В этой ситуации сегодня произошло следующее изменение: российская элита осознала, что все предшествующие проекты развития закончились неудачно. Россия не вписывается в существующий мир, причём даже не потому, что она этого не хочет или не может — потому что того мира, куда она собиралась вписаться, мира великого Западного модерна, физически больше нет. И это означает, что России так или иначе со старыми проектами более делать нечего. Нужно создавать новое, и, в общем-то, специальная военная операция в феврале с этой точки зрения была не столько пониманием этого — понимание пришло намного раньше, я думаю, что оно пришло где-то в начале ковида, если не до этого момента, — но с начала СВО было понятно, что обратного пути нет. И тогда начался поиск проекта, которого нет.
При этом я замечу, да, каждая элита имеет свой проект, но мы уже говорили, что проект — это далеко не всегда образ будущего. Образов будущего очень немного. И вот сейчас российские элиты оказались в сложной ситуации. Какая-никакая проектность у них есть, они более или менее понимают, что они хотят сделать сейчас, но всё, что они хотят сделать, негативно в своём содержании. И связано это, конечно же, с тем, что российский культурный код и в частности православная церковь и её теология апофатична по своей сути. Она описывает мир через отрицание, через то, чем мир не является, она описывает бога через то, чем бог не является.
— Поясните, пожалуйста?
— Ну, например, бог не является человеком, бог не является духом, бог не является силой природы, это тоже способ описания, кстати, довольно сильный. Но в данной ситуации элиты оказались ровно в этом положении, они вынуждены описывать будущее в апофатическом залоге — мы не хотим трансгендеров, мы не хотим феминизма, мы не хотим отказа от традиционной религии, от традиционной семьи, мы не хотим... И всё это правда, мы этого действительно не хотим.
Но далее был задан вполне естественный вопрос: ну, хорошо, а хотите-то вы тогда чего? В чём желание? И здесь оказалось, что ответа на этот вопрос нет. Его нет в культурном коде, его нет у самих элит, его нет в предшествующей культуре, а если мы начинаем в эту культуру ходить, мы скатываемся в 60-ые годы 20 века, где такие ответы в виде коммунистического будущего были даны, но совершенно понятно, что эти ответы, по крайней мере, без очень серьезной трансформации, для сегодняшнего мира не то, что не подходят, они, может быть, даже и подходят, но они будут этому миру абсолютно непонятны.
Не забудьте, любая элита, любые управленцы привыкли, что если задача не решается, нужно задать кому-то вопрос: институтам, министерствам, экспертам. И вот сейчас всем им задан вопрос — чего мы можем хотеть в позитивном залоге? Какое будущее мы хотели бы получить? Пока существенного ответа на этот вопрос нет.
Если бы сейчас вдруг объявилась элита, которая сказала — да, мы знаем, каким должно быть будущее России, да, мы знаем, как это будущее будет построено, — и если бы эти люди были бы услышаны, они мгновенно были бы кооптированы в элиту. Вы можете назвать её новой элитой, можете сказать, что это была бы трансформация старой, но пока этого не произошло. Пока получился только первый подход к снаряду.
Соответственно, функционеры остались те же, что и прежде, они в общем-то уже готовы каким-то образом реализовывать планы по созданию специфического российского будущего. Но пока они продолжают его реализовывать негативно, то есть — мы не хотим мира, который нам не нравится. И с этой точки зрения это нормальная ситуация для военного времени. Пока конфликт не закончен, этого в целом, в каком-то хорошем приближении, может хватить, но я всегда говорил и повторяю: победа — это необходимое условие выживания России, но недостаточное.
— А какое достаточное условие?
— Достаточным будет ответ на вопрос, каким будет будущее России? Мы называем это интеллектуальным суверенитетом. Термин был введён в Новосибирском академгородке на семинаре-конференции в середине октября этого года. Интеллектуальный суверенитет предполагает безопасность, собственную версию технологического пакета мышления, между прочим, предполагает, наличие собственного образа будущего и собственной концепции развития науки и культуры.
Образ будущего сам по себе — довольно сложная штука. И, может быть, его надо создавать в два этапа: сначала создать концепт развития. Что мы сегодня считаем развитием? Например, в 60-ые годы развитием считалось создание и внедрение новых технологических систем, говоря грубо, новых двигателей. А что мы считаем развитием сейчас? И ответив на этот вопрос — что мы считаем сейчас развитием, что мы считаем препятствием этому развитию, что мы считаем границами, — мы подойдём к вопросу, какое мы видим будущее.
Если бы этот вопрос был задан мне, я бы сказал, что я примерно знаю, как ответить на него, но вся проблема в том, что ответ очень сложен и очень длинен, а сегодняшним российским элитам нужен не то, чтобы очень простой ответ, но ответ, который может быть переведен в идеологию. Я же полагаю, что будущее не идеологично. Оно не идеологично не в том плане, что нельзя построить собственную идеологию, а в том, что образ будущего такой страны как Россия должен быть шире любой мыслимой идеологии. Но зато он должен соответствовать российским представлениям о справедливости, российским представлениям о целостности, о трансцендентности, российским представлениям о мышлении. И вот эту сложную картину нам нужно начать понимать, и нам нужно начать её рисовать. Рисовать в книгах, в фильмах, сериалах, научных исследованиях.
Я боюсь, что работа над созданием образа будущего — это работа, требующая времени, это точно не один, два семинара. Постепенно, по мере того, как эта проблема будет решаться и образ будет всё более и более вырисовываться, изменятся и элиты. Будут ли они изменяться через трансформацию, через кооптацию или через полную замену, зависит от многих причин и прежде всего от того, насколько удачно или, наоборот, неудачно пойдут дела на фронте.
— Что нас ждёт — внезапная смена элит или постепенное изменение сознания нынешних?
— Совсем не внезапная, а медленная трансформация элит, как через изменение сознания, медленно и мучительно для большинства из них, через кооптацию людей, которые способны что-то им сказать, то, что они будут в состоянии услышать об образе будущего, о реверс-инжиниринге, о космическом будущем России, о социальном будущем. Эти люди будут потихонечку появляться, но появляться они будут не на конференциях. Они будут появляться в текстах, фильмах, медиа-образах, они будут появляться в реальной работе России над своим будущим.
Будет ли смена элит? Я только что присутствовал на совещании "Изборского клуба", которое было посвящено этой теме. И я сказал, что по опыту Первой мировой войны смена элит проходила за сделанные ошибки, приведшие к гибели людей, в каждой стране была своя примерная цифра, после которой человека должны были заменить. А дальше были следующие пути.
С этой точки зрения, революция снизу, революционная смена элит — это последняя возможность, к которой прибегают, когда другие уже точно не могут быть использованы. В общем и целом я полагаю, что в России будет, как это чаще всего и бывает, медленная и мучительная трансформация.
— Интересно, что по этому поводу проводится аналогия с Иваном Грозным, который в своё время якобы пожалел несколько феодальных семейств, и как писал об этом Сталин — вот и произошло Смутное время, не пожалел бы их Грозный, и Смутного времени бы не было. Аналогия с современностью состоит в том, что если сейчас Путин не сменит элиту (менее кровожадным способом, конечно), то в будущем России не избежать новой смуты?
— Если бы не Грозный, то в России вообще не было бы Смутного времени. Я бы ответил на этот вопрос следующим образом: если мы говорим об опыте Ивана Грозного, то я бы сказал, что здесь наиболее интересным является не его террор, а как раз опричнина. Разделение России на земщину и опричнину, на прежний контур управления и на новый контур управления, что в этом интересного? Прежде всего то, что в новый контур можно выделить всё, чего нам не хватало в старом. Новый контур можно изначально строить по совершенно новой схеме.
Это как раз всегда хорошо работает, причём в малых масштабах делалось многократно, когда новое сооружалось не борьбой со старым, а рядом со старым и некоторое время с этим старым конкурировало. Кстати, хороший пример: классические средневековые университеты, построенные в схоластической парадигме, и создание королевского научного общества рядом с ними, параллельно, где создавалась в этот момент новая бэконовская парадигма.
Соответственно, вот такая конструкция — опричнина, опричнина экономическая, выделение наиболее важных, полных технологических пакетов, управление ими, инвестиции в них особыми окрашенными деньгами, которые никак не смешиваются с деньгами потребления, вот это всё может работать. Поэтому, если мы говорим об Иване Грозном, я бы скорей здесь выступил за опричнину.
— Надо ли менять существующую сейчас элиту?
— Здесь, к сожалению, мы сталкиваемся с ситуацией — куда ни кинь, везде клин. Если элиту не менять, она приобретает свойства элиты, которая неизменна, не сменяема, ей всё позволено, она фактически всегда своекорыстна, она никогда не занимается ни интересами страны, ни даже интересами того, кто эту элиту поставил, хотя конкретно в российских условиях это может быть определенная корсиканская верность своему лидеру, но, кстати, далеко не обязательно. И в конечном счёте, эта элита всегда загнивает.
К сожалению, если вести политику репрессий, регулярно прочищать элиту, как это делал бессознательно Грозный и вполне осознанно Сталин, получается, на самом деле, не намного лучше. Потому что всё как всегда — чем плохи научные гранты? Тем, что выигрывает этот грант не тот, кто в состоянии сделать работу, а тот, кто умеет выигрывать гранты. Точно так же в политической борьбе — в условиях репрессий выигрывает не тот, кто может сделать нужную для государства работу, а тот, кто умеет интриговать в условиях высокого риска.
Если мы вспомним Сталина, то немало очень дельных управленцев были уничтожены, причём, именно вследствие интриг со стороны тех или иных партийных и управленческих кланов. С этой точки зрения, вариант такого типа чистки хотя, как правило, позитивно воспринимается населением, но ничего хорошего в себе не содержит.
— Избежит ли Россия новой смуты?
— Если честно, я вообще не вижу сейчас условий для смуты. Россия находится на подъёме — это и пассионарный подъём, и культурный подъём, и экономический подъём, и политический. Да, у России есть очень высокий риск, в этом случае стране действительно будет очень плохо. Будет ли она при этом разделена на три-четыре, пять, шесть частей или 17 или 33, или ей удастся какую-то часть сохранить, это всё равно будет страшной катастрофой, но назвать это смутой будет нельзя, это просто военное поражение и оккупация. Оккупация — это не смута, это, скорее, гораздо хуже.
Если же Россия не проигрывает, то я возможности для смуты откровенно не вижу. Революция снизу возможна в России только в одной ситуации — когда это будет последний, фантастический шанс не проиграть и не попасть под расчленение страны. Ни в каком другом варианте революции снизу в России не будет. И даже в этом варианте революции снизу будет предшествовать неудавшаяся, затянутая или провалившаяся революция сверху. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, здесь я особого риска не вижу.
— Мы видим своё будущее уже довольно определенным образом — семья, общество, соборность своего рода. У западных аналитиков совсем другой взгляд на будущее России, по их мнению, она будет вторым изданием ЮАР времен апартеида. Такой анализ дает Клара Феррейра Маркес из Bloomberg. Понятно, что ничего хорошего они для нас и не могли бы придумать, и тем не менее, как вам аналогия с ЮАР? Там была крайне правая идеология, зачатки чего некоторые видят и у нас, социальная сегрегация, разрыв между богатым и бедным населением, обходные пути для экономики под санкциями и в будущем неминуемое ужесточение властей во всём...
— Что я могу сказать об идее из "Блумберг"? Это очень смешно. Более смешным является лишь Фукуяма, который в очередной раз, уже после начала СВО и полного разрушения известной ему либеральной картины мира, начал всерьёз и громко говорить о том, что конец истории всё равно будет, всё вернётся к прежнему состоянию и так далее. Тут уровень глупости примерно тот же самый.
Начнём с того, что у России нет крайне правой идеологии. Я бы сказал, что основная российская проблема как раз в том и заключается, что у неё вообще нет внятной идеологии. Есть попытки построить правую идеологию в логике либо просвещенного феодализма, и это довольно интересно, или даже на уровне просвещенного солидаризма. Я использую слово солидаризм для обозначения режимов типа Перрона, Пиночета, Муссолини, Салазара. Они очень разнообразны, но они имеют массу похожих черт. Здесь интересна попытка передать власть в России крупным государственным корпорациям, относя на эти корпорации заботу о существовании территорий и рассматривая каждую такую корпорацию как территориальную организацию технологического пакета. Такая идеология вполне могла возникнуть, но на данный момент времени её нет.
Дело в том, что на каждого удачного руководителя корпораций, который действительно является феодалом, слугой (слуга царю, отец солдатам), который и образование организует у себя в корпорации, и собственную науку, развитие, управление территориями, даже сельское хозяйство, — на одного такого "успешного феодала" приходится 5-6 совершенно неуспешных, которые до начала СВО думали только о прибыли, теперь думают только о том, каким образом можно будет вернуться к прежней ситуации, неважно какой ценой.
Интересна реакция молодых инженеров, которые примерно так отреагировали на игру, проходившую в Перми летом этого года: наши корпоративные бюрократы, олигархи не справлялись, не справляются и в будущем не справятся. На самом деле, здесь начало СВО сыграло очень важную роль, потому что, когда эти люди лишились сами своих же собственных денег на Западе, куда они эти деньги "надежно" вывели, они потеряли всякие шансы стать каким-никаким элементом управления. Поскольку в России принимают, верят, используют только успех. Успех является основой для легитимизации, а уж какой тут успех, если у вас забрали деньги, которые вы сами вывезли из страны? Это вызывает смех, а не уважение.
И с этой точки зрения, правового проекта в России уже нет, а левого проекта в России ещё нет, но он мучительно создаётся сейчас. Я говорю уже о том, что на самом деле версий будущего не очень много — их мало.
И в общем оказывается, что хорошо или плохо, в той или иной версии у нас осталось только три этих образа на весь мир:
Так вот этот образ будущего сейчас на наших глазах начинает формироваться, и с этой точки зрения нетрудно предсказать, что и 7 ноября нам снова вернут в качестве праздника, и, наверное, как-то худо-бедно, может, не в государственном масштабе, но у себя за столом столетие с рождения СССР мы, наверное, тоже отметим.
Никакой близости России к ЮАРовской модели я не вижу совсем. Кстати, обращаю внимание, что ЮАРовская модель апартеида — она как раз инклюзивный капитализм, а это именно то, чего собирается избежать и российское население, и, между прочим, российские элиты. Это то, что нас не устраивает даже в логике нашей апофатики — то, чего мы не хотим.
На самом деле, взгляд Запада на будущее России очень и очень прост, Запад полагает, что Россия должна проиграть, она обязана проиграть, она неизбежно проиграет, как проиграл Советский Союз. И когда Россия проиграет, за её счёт можно будет вернуть всё, что уже было. Но Запад ошибается. Не в том плане, что Россия непобедима, проблема совершенно в другом: то, что происходит сейчас — кризис фазы развития, и этот кризис затрагивает сам Запад и затрагивает гораздо более жёстко, чем Россию, а в условиях кризиса никаким образом нельзя проводить некризисные меры и некризисные аналогии, поэтому, с моей точки зрения, Запад не знает сейчас, что будет с Россией, более того, сейчас это не должно его интересовать, поскольку Запад сейчас не знает, что будет с ним самим.
Мы можем сколько угодно говорить о том, что наши элиты поздно начали поиск образа будущего, не построили его вовремя, мы не знаем, куда мы идём, но мы хотя бы озаботились этим вопросом сейчас, а вот Запад не озаботился.
— Глядя на то, как у нас АП разрабатывает образ будущего, не знаешь, смеяться или плакать над "государством-пирожком", про что в научной статье пишут на полном серьёзе. Да, ушли времена лозунгов, но тогда и будущее было более определённым — наше будущее коммунизм, через социализм, план пятилеток, вполне ясная теория, идеология и так далее. Тут же какой-то постмодернизм сплошной, как в нём разобраться?
— Вы зря так серьёзно относитесь к "Жар-птице" и "государству-пирожку", и даже "Родине-матери с лазерным мечом". Всё это мы видели, конечно, всё читали, и это достаточно смешно. Надо понимать простую вещь — это же была игра, игра всегда даёт сырой материал, игра даёт метафоры, даёт два процесса. Сначала сборка, когда вы, например, эти метафоры приводите хотя бы в соответствие друг с другом, показываете, в какие модели эти метафоры соотносятся — какая с левым проектом, какая с правым, какая, может быть, не имеет своего цвета и своего направления. Короче говоря, сначала вы эти метафоры собираете, а затем вам нужна серьёзная аналитическая работа.
Да, на самом деле, колоссальная работа "Образ будущего" под названием "Экологический кризис" тоже была изначально в виде фразы — мы ж потребим все ресурсы, захлебнемся в собственных отходах, ужас, кошмар. Ничуть не лучше, чем "государство-пирожок" и другие варианты. Просто потом умные люди на протяжении десятков лет работали с превращением этого конструкта в образ будущего. Так вот все эти полученные модели — это только метафоры, сырой, необработанный материал. Я на этих играх присутствовал не до конца или не присутствовал вообще, поэтому сам я их не собирал, и какой смысл в этих метафорах заключён, пока сказать не могу. Но мой довольно большой опыт проведения игр говорит, что такой смысл всегда можно найти. Нужно искать, нужно работать.
— Вы говорили, что, да, государство задумалось над такими вещами — это хорошо, но задумалось в режиме "бегом", судя по этой статье — не слишком ли сильно бежим и туда ли?
— Да, я говорю о "сложном": сложные тексты, сложные фильмы, сложные сериалы, сложная культура. Сложное направлено не на разрушение, а на созидание. Вот что я и пытаюсь сказать постоянно: образ будущего — это не то, что делается одним человеком или даже одной рабочей группой по распоряжению президента или АП на одной игре. Это дерево, которое довольно медленно растёт, за которым нужно достаточно много ухаживать. Когда этот образ начнёт более или менее функционировать, начнёт подпитывать себя сам и расти сам, тогда можно будет думать и говорить о его трансляции, но ответ здесь тот же самый — да, это сложное будущее, и транслироваться это будет с помощью очень сложных текстов.
Туда ли мы бежим? Мы не бежим, а исключительно медленно передвигаемся и пытаемся решить в 2022 году задачи, которые ответственные люди должны были решить, ну, по крайней мере, 10 лет назад. На самом деле, очень смешно и страшно, да и глупо то, что в феврале мы говорим, что мы должны отказаться от Болонской системы образования, после чего выясняется, что никакой альтернативы этой системе образования у нас просто физически нет. И тогда я, как гражданин страны, имею право поинтересоваться — чем Министерство образования занималось последние 20 лет? Почему в его ящике не лежат 5, 10, 15 альтернатив Болонской системы? Что мешало их вовремя сделать? Понятно, что я в данном случае взял образование как наиболее понятный, ясный любому в России пример. Но это касается и всех остальных вопросов тоже.
Когда мы говорим об образе будущего, мы всегда говорим о фантастике: Китай создал свою собственную фантастику, у него появились свои авторы, которые переводятся на многие языки мира, которые пишут интересные и самостоятельные книги, авторы, которых можно читать. И китайцы, между прочим, начали снимать по этим книгам и сериалы, и мультики, и фильмы. То есть уже Китай выдвигается в этом на ключевые позиции, а удерживают свои позиции в плане обсуждения образов будущего США, фигуры Нила Стивенсона, Вернора Винджа, Дэна Симмонса, Великобритания с Чайной Мьевилем.
Вопрос — где Россия, которая всю историю Советского Союза была ведущей фантастической державой мира? Где наши образы будущего? И опять вопрос — почему это мы начинаем обсуждать сейчас, в 2022 году, а не в 2010-2012? И с этой точки зрения, увы, нет, мы никуда не бежим, мы чрезвычайно медленно идём, хотелось бы надеяться, что хотя бы в нужную сторону.