Госдума может 13 декабря рассмотреть проект закона о защите русского языка от чрезмерного употребления иностранных слов. Недавно сенатор Андрей Климов заявил о том, что пока жители новых регионов РФ отстаивают свое право говорить на русском языке, в нашей стране по-прежнему активно используются иностранные синонимы.

Интересно, как будут бороться с нарушителями — ловить, а потом хейтить и шеймить? Ведь власти и корпорации сами часто внедряют иностранные слова, и мы сейчас даже не о том, что и слово "депутат" заимствовано через польский из немецкого, а про московский новояз, который не всегда понимают в регионах.

Да, на самом деле душные разговоры о том, как надоели "новомодные" слова и образованные от иностранных термины, которые якобы "убивают русский язык", далеки от правды. Живой язык отличается от мертвого тем, что постоянно изменяется. Нет заимствований (и уже давно) в латинском или древнегреческом: потому что на них никто не говорит. Жизнеспособность языка проверяется его пластичностью, умением адаптироваться к современным реалиям и творчески заимствовать. То, что называется: "воруй, как художник".

Более того, прекрасный и могучий русский язык и так за века впитал в себя множество иностранных слов, ассимилировал настолько, что ни одному другому языку и не снилось. Конечно, будем честны, заимствования — хоть и нормальная практика, но показательная. Как условно патогенные бактерии, которые есть в любом организме, заимствования не несут вреда, пока их количество не превысит референсных значений. В нашей истории было несколько таких эпидемий.

После революционной горячки в советскую Россию пришел новояз по естественным причинам — появилось много нового, чему названия раньше не было, язык пережил очищение, преобразование и упрощение, от чего ученые мужи ловили инфаркты, но тем не менее выжили. В США появилось много заимствований из… русского, в середине 20 века у них не было даже слова для обозначения человека в космосе. Пришлось срочно придумывать астронавта. Кто впереди всех технологий, преобразований, тот и придумывает слова.

Но что мы хорошо поняли, так это то, что заимствования плодятся, как бактерии, при ослабленном иммунитете государства. Тенденцию мы наблюдаем с 90-х годов, когда появилась мода на все американское, детей учили английскому чуть ли не в утробе и до трех лет. Раньше, чем мама или папа, малыш мог сказать, что Лондон из зэ кэпитал оф грейт британ. В момент формирования понимания собственного языка множество детей в России стали практически подсознательными билингвами не только из-за раннего образования, но и благодаря мультикам, названиям, стараниям родителей вводить иностранные слова в речь. А как иначе, если каждый уважающий себя родитель прочил лишь один удачный исход для чада — исход за рубеж. Выросло целое поколение, которое не просто говорит иначе, а мыслит по-другому.

И вот парадокс — это и есть наша элита, которая сегодня обличает нас в чрезмерном использовании "заимствований". Такой у них сегодня муд, получен инсайт, и граждан будут шеймить, хотя понимают, что за это словят лютый хейт.

Но ничто не ново под луной, в салоне мадам Шерер отказались от французского, так Лев Толстой рисовал свои карикатуры на мир, пока шла война. А это, действительно, была очень серьезная проблема — элита говорила, думала и дышала на французском. К примеру, Пушкин — солнце русской поэзии, русской на минуточку, оставил пасхалку своему цензору в "Евгении Онегине": Du comme il faut... (Шишков, прости: Не знаю, как перевести).

Офицерам же запрещали говорить на французском по вполне объективным причинам, а не моральным, как в миру — партизаны могли не разобрать и зашибить, разницы особой между своими господами и "ихними" французами крестьяне да солдаты не видели, тем более, что говорят на одном языке — пули не жалко.

Да, аристократия в 1812 году, как и сейчас элита во время СВО, внезапно озаботилась чистотой русского языка. Но если тогда они запрещали себе, то сейчас — нам. А сами продолжают называть кампусами обычные студгородки. Живой язык меняется самостоятельно, без приказаний сверху, а когда такие решения принимаются через законы, становится неловко за инициаторов. Ведь чтобы изменился язык, нужно, чтобы изменилась реальность. Слова отражают суть и не имеют собственной силы, а суть-то прежняя — се ля ви.